Ей снова снился тот сон. С страшной периодичностью он повторялся приблизительно раз в полгода. Неправдоподобно реальный, полный запахов, чувств, звуков, он всегда оставлял после себя липкий кошмар и полное смятение. Единственным методом избавиться от него — запамятовать, сказать для себя, что ничего не было, выкинуть поскорее из головы. Только так можно было возвратиться к действительности. Но сейчас сон был еще больше мучительным, хотя сущность все та же, все о том же…
Она торопилась на встречу с ним. После долгой разлуки эта встреча была не просто давно ожидаемой. Это должно было стать переломным моментом во всей ее жизни. Ну и сама жизнь должна была стать другой — светлой, легкой, безмятежной. И любовь… Наконец для нее не будет никаких препядствий. Она шла по сельской дороге, поднимала ногами клубы пыли и смеялась, смотря на свои, ставшие сероватыми, босоножки. Горячо, голубое бездонное небо, коршун высоко-высоко, высматривающий цыплят. На душе тишь и спокойствие, в первый раз за долгие и длительные годы. И нетерпение. Сейчас еще два поворота, и дом, где он ожидает ее. Она шла все быстрей и быстрей, улыбаясь сама для себя, собственному нетерпению. Уговаривала не торопиться, оттянуть еще малость эти сладостные моменты ожидания. И вот наконец дом. И какие-то люди во дворе. Много людей, лица суровые, горестные. Предчувствие чего-то нехорошего шевельнулось в душе, но она сразу отогнала эти мысли от себя. Да нет, это какие-то чужие люди, что-то случилось у их, ко мне это не имеет никакого дела. Но люди удивительно прячут глаза, отворачиваются, избегают ее взора. Что случилось? Кто вы такие? Что происходит? Ну, скажите же, в конце концов, чего-нибудть? И здесь кто-то из этих людей гласит: «его больше нет. Он погиб. Совершенно не так давно, пару часиков вспять».
И она как-то сходу поверила. Моментально, с первой секунды. Это было страшенно, но мозг одномоментно воспринял все происходящее, не отвергая и не подвергая сомнению. Все тормознуло — и солнце, и небо, и коршун, и люди стихли — могильная, прохладная тишь. И только идея — я должна его узреть. Поторопиться, побежать, лишь бы не запоздать, лишь бы успеть. Это стало смыслом, самым центром ее существа.
И она побежала. На ту дорогу, которая еще пару минут вспять была таковой приветливой, пыль — теплой, а на данный момент тихая и пустынная. Было надо приостановить машину, чтобы успеть доехать до того, как его похоронят. Кровь стучала в висках молотком, ноги дрожали и плохо слушались бешеное тело. И только одна идея — я должна успеть, я не могу запоздать, я должна узреть его! Все редчайшие машины проносились мимо, никто не останавливался. А она металась по этой дороге и орала им вослед: «Остановитесь, остановитесь!» Но все было зря. Отчаяние, черное-черное, полная слабость, кошмар, предчувствие чего-то нестерпимого и неминуемого. И вот, в конце концов, одна машина тормознула. Она метнулась к ней, как раненый зверек, затеплилась надежда — успею, доеду! И здесь же как будто облило ледяной водой — «Нет, туда я не поеду» — ответил ей шофер. А время неумолимо шло, солнце садилось, природа стихала, и таяла всякая надежда его узреть. Вдруг она тормознула, как будто наткнулась на невидимую преграду. Ее окутал озноб — будто бы стоишь на ветру в влажной одежке. Мозг пронзила идея — все, поздно, некуда больше торопиться, запоздала. Запоздала насовсем, навечно, на всю жизнь. И она свалилась в эту дорожную пыль и заорала.
От этого клика она и пробудилась. Кровать влажная от пота, как после тяжеленной заболевания, рубаха прилипла к телу, дрожащие руки, сумасшедший взор. И идея — снова, снова этот сон.
Успокойся, это просто ужас, для тебя приснилось, ничего ужасного… К утру все забудется, ты же знаешь, как как правило это бывает, ты же умеешь не мыслить, не вспоминать, запамятовать до последующего раза, еще на полгода…
Жизнь верно разделилась на «до» и «после».
«До» — было заполнено счастьем.
«После» — попытками это счастье обрести.
Время от времени ей это удавалось, и некое время она жила расслабленно, не ворачиваясь в прошедшее и не бередя старенькую рану. Конкретно в такие периоды она вышла замуж, родила малыша, обустраивала свою новейшую жизнь, знакомилась с людьми. А еще смеялась — от всей души, от всего сердца, радовалась жизни и ощущала, что наконец она вправду счастлива, по-настоящему!
Но позже безизбежно приходил тот сон. И все необходимо было начинать поначалу.
Психологи не помогали. Их беседы, испытанные надежные тренинги и игры оставляли после себя чувство, что это все тупо, что не выдумали еще такового тренинга, при помощи которого можно было бы ее излечить. Она старалась, изо всех сил старалась, и с отчаянием, в который уже раз, понимала — нет, не помогает, не вылечивает. Все знакомые и друзья задумывались, что все издавна прошло, перегорело. Ну и не было смысла говорить им о собственных дилеммах. Раз уж вся армия светил психической науки не посодействовала, то что в состоянии сделать друзья? Пожалеть в наилучшем случае, а за спиной покрутить пальцем у виска… Как еще можно относиться к тому, что с ней происходило? Она это понимала, а поэтому и не ожидала сострадания и осознания ни от кого.
Спасение было только одно. Испытанное долгими годами, исцеляющее, как старенькое испытанное лечущее средство. Обычный метод, придуманный, правда, не ею, но всегда помогающий. » Я подумаю об этом завтра» — эта фраза главной героини книжки «Унесенные ветром» стала для нее целой религией, самой главной в жизни молитвой. Только она помогала возвратиться к жизни, стать таковой же, как все. Долгие и длительные годы она лечилась только этой фразой. Она давала возможность не мыслить, запамятовать, не насовсем, хотя бы на наиблежайшие день, денек, вечер, пару часиков. Позже ее можно было применить снова, и жить далее, до последующего раза.
Но, не глядя на это, на боль, периодически, подступающие отчаяние, тоску, одиночество, жалость к для себя, она страшилась лишиться этого чувства. Оно было с ней уже много-много лет, казалось — с самого ее рождения, всегда. Она время от времени просто замирала от испуга, что в один прекрасный момент у нее получится — все пройдет, покажется тупостью, бредом. Что появится жалость о напрасно потерянном времени, нервишках, чувствах. Что эта любовь, мучительная, неосуществимая, большая так, что иногда заполняла ее полностью, до краев, вдруг пропадет как дым. Растворится и пропадет, как будто и не было ее никогда. Она страшилась этого, так как не могла жить не любя, она просто не помнила, как жила когда-то, до этой любви. Разучилась, забыла, отвыкла.
Это было так издавна, что казалось неправдой. Полосатый ковер от солнечных лучей, теплое тяжелое одеяло, запах кофе с кухни, усмотрительные мамины шаги в коридоре. И 1-ая осознанная идея, которая обычно появлялась — это идея о счастье. Какая же я счастливая, задумывалась она, у меня есть он. И только после чего мысли о солнце, завтраке, новеньком наступившем деньке. И не принципиально, что сейчас много учебы, что реферат до сего времени не дописан, завтра вылечивать зубы, а через неделю экзамены. Все это фигня перед идеей о том, что он на данный момент тоже задумывается обо мне, что эта милая традиция — вспоминать друг дружку каждое утро присваивала сил перед всеми трудностями и неприятностями. Они были знакомы 4 года. В молодости кажется, что это целая вечность. Не верилось, что существовали времена, когда они были не совместно.
Познакомились они еще в школе. Милая, умеренная девченка с длинноватой русой косой и мальчишка с ясными-ясными очами — прекрасная пара, так о их гласили. Девченки тихо завидовали, шептались тихонько, посматривая на их исподтишка. Учителя снисходительно хмыкали, предки — поначалу беспокоились, позже привыкли. Все было серьезно, совершенно не по-детски. Время от времени ей казалось, что она растянула выигрышный лотерейный билет, на какую-то необыкновенно крупную сумму. Так как счастье заполняло ее полностью, иногда просто захлестывало…
Она старалась об этом не мыслить. Но память будто бы назло нет же, ну и вытаскивала из собственных недр чего-нибудть.
Обветренные губки от неизменных поцелуев, замерзшие ладошки, которые он грел своим дыханием… Варежки, тяжеленные от налипшего на их снега и льдинок, горячее дыхание на ладонях… Большая, в полкулака клубника на даче, вишня, поклеванная воробьями. Как он кормил ее этими ягодами, срывая прямо с ветвей, а она хохотала и гласила, что кисло очень… Цветки на 8 марта. Большой букет томных мокроватых цветов, во времена недостатка, когда гвоздики — и те только после длинноватых очередей…
Время счастья, когда все отлично, все по силам, все может быть, все впереди. Какое блаженство — свалиться в сугроб, раскинув руки, и лежать, жмурясь от падающих на лицо прохладных снежинок, ловя их языком. Либо промокнуть до нити под летним ливнем. Когда гремит гром, слепит молния, и такое чувство, что вот-вот стукнет прямо в тебя. Танцы под этим дождиком на очах у бегущих мимо прохожих. И наплевать, что тушь потекла, и дорогие туфли намокли. Это все непринципиально, несущественно. Принципиально только чувство его губ на собственном лице, его дыхание, руки, слова.
Так издавна, как будто тыщу годов назад…
Она жила самой обычной жизнью. Семейные заботы и трудности, не меньше и не больше, чем у других. Каждодневная бытовая рутина — накормить, отвести в садик, проводить на работу. Позже сама на работу, назад — по магазинам, ужин, общение, книжка на ночь, сон. Летние поездки на юг, деньки рождения, и семейные празднички. Встречи с друзьями, ухмылки, хохот, шуточки и розыгрыши. Кино, театры, неотклонимый зоопарк дважды в год. Все как у всех, отлично, расслабленно, накрепко. Но прошедшее не отпускало, догоняло, всплывало в самый не подходящий момент. Как этот сон.
Она встала, набросила на влажные плечи халатик. Попробовала нащупать ногами шлепанцы. Позже передумала и пошла с босыми ногами. Тихо, чтоб не разбудить супруга, пробралась на кухню. От знакомой обстановки дрожь стала понемногу проходить. Она знала, что самое главное — это дожить до утра. Днем станет легче, потому что нужно будет подкармливать отпрыска, собирать его в садик, самой собираться на работу. Эти каждодневные дела помогали не мыслить о сне. Еще через неделю ужас забудется практически совершенно. И опять все будет отлично. В спальню идти не хотелось. Она пристроилась на стуле, поджав под себя ноги, и положила голову на край стола. По ту сторону окна уже светало, до утра оставалось каких-либо два часа. Многомиллионный город спал. Еще молчали птицы, не вышли на работу дворники, не шумели машины, стояла какая-то потусторонняя необыкновенная тишь. И в этой пронзительной тиши на нее навалилась ужасная вялость. Хотелось замереть и не двигаться, ничего не делать, никуда не ходить, никого не созидать. Она вдруг сообразила, что нет больше сил биться со своими мемуарами. Снова гласить для себя, что все отлично, что она молодец, что жизнь великолепна. Подбадривать себя, хвалить за выдержку. Она вдруг ощутила себя старухой, которая посиживает и ожидает собственной своей погибели. Без ужаса, без кошмара, с покорностью, смирением, зная, что это безизбежно и совершенно уже скоро. Все зря, ничто не вылечивает, избавления нет. Как будто идешь по кругу, как пони на привязи, и как не старайся, все равно вернешься в ту же самую точку — вспять.
Она зарыдала. Тихо, горько, практически без слез…
А когда в коридоре послышались неуверенные детские шажки, она встала, открыла дверь, взяла отпрыска на руки и, прижимая к для себя теплое детское тельце, пошла ставить чайник. Сейчас две принципиальных встречи и одно совещание. Звонок родственникам. Недовязанный свитер отпрыску. Обещание посодействовать с переводом подруге.
Жизнь держит прочно.